Лиля Ветрова, черновики.
Значительно позже Сергей понял, что глубина личностного конфликта заключалась в
разнице мировоззрений. То есть, по сути, между двумя людьми лежала пропасть, и было
лишь вопросом времени, когда она разверзнется. Иногда отголоски и эхо ее слышались
внутри него, как невнятное раздражение или, скорее, несоответствие того жизненного
стиля, который ему преподносят, заложенным в нем качествам. Но он ценил, уважал, а
главное – и это сыграло с ним злую шутку – в какой-то момент стал считать, что именно
это — то, к чему нужно стремиться.
Ему объясняли (не на словах, конечно, только, но и всеми поступками), что жизнь есть
набор план-графиков, восхождений и репутаций, интеллектов и знаний, которые должны
увеличиваться. Измерителем их являются написанные тобой буквы, оцененные труды,
вклад в деятельность, твои выступления перед коллегами, которые медленно, но верно
заполоняли пространство.
Постепенно выметался из процесса он сам. Кроме Сергея-профессионала. Мысли и
эмоции оставались один на один с ним самим, если не удовлетворялись предложенной в
ответ на них теорией.
В какой-то момент он начал думать о том, чтобы обзавестись своим очагом, домом, где
будет не только он. И под этот дом даже нашлась она, часть коллектива, часть системы,
часть мировоззрения.
А пока восхождение, карабканье наверх его продолжались… И он ловил себя на буре и
смятении иногда: он метался и искал что-то, чего ему не хватало… Морально не хватало.
До голода и жажды.
……………………………
Вспоминая этот отрезок пути по прошествии стольких лет, Сергей видел его как будто с
высоты. Остров и на нем по кругу стоят идолы. Они думают, что владеют ситуацией. Им
можно делать подношения, и они даже помогают иногда в нуждах и печалях…
Припоминая Дину и того, кто ее сватал ему на правах лепшего друга и нового наставника,
он до конца не мог передать словами, в чем же заключалась эта их
конструктивная идольская пустота. Он бы, конечно, мог просто сказать, что она не любила
его, равно как и «наставник» дорожил им как механизмом, отлажено работающей
японской собачкой-роботом, что они не способны были проникнуть в его переживания и
страх, жизненный страх, который нападал на него все эти годы, что расписана его жизнь
была их красками и затеями, которые продолжали карьерное восхождение и постоянную
работу, без остановки на отдых, обдумывание и сомнения, с которыми ему надо было
хотя бы остаться наедине… Они не позволяли ему этого. Как мастера конвейера, они
должны были наблюдать все процессы, которые в нем проходили, и процессы эти
направлять в русло окончательного господства конструкции…
Он не чувствовал себя любимым, он не чувствовал себя понятым. Он не чувствовал себя
нужным… тогда. Он не чувствовал этого. И это было лучшим свидетельством того, что он
всегда был осколком совсем другого стекла. И в глубине души они это тоже понимали,
поэтому и произошло отторжение. И ничего нельзя уже было склеить. На его
последующее счастье, как он потом узнал и в полной мере прочувствовал.
